Вначале, на взгляд Перрина, местность ничем не отличалась от той, по которой путники шли весь день: те же перекатывающиеся волнами холмы и увалы. Потом в траве он заметил зеленеющие ростки; их было немного, и они с трудом пробивались к свету, но все равно их оказалось больше, чем он видел где-либо еще. И сорняков среди травы росло меньше. Перрин не мог никак понять, что это такое, но было... нечто вокруг этого места. И что-то из сказанного Илайасом щекотнуло память юноши.
— Что это? — спросила Эгвейн. — Я чувствую... Что это за место? Мне оно как-то не нравится.
— Стеддинг! — рявкнул Илайас. — Вы что, никогда сказаний не слышали? Разумеется, огир здесь три тысячи с лишним лет не бывало, с самого Разлома Мира, но это именно стеддинг создал огир, а не огир создали стеддинг.
— Всего лишь легенда, — запинаясь, промолвил Перрин. В преданиях стеддинги всегда были убежищами, укрытиями, — неважно, от Айз Седай ли, или от созданий Отца Лжи.
Илайас выпрямился, если и не в полной мере посвежевший, то все же по его виду нельзя было сказать, что он бежал почти весь день.
— Ладно, пошли. Нам лучше забраться поглубже в эту легенду. Последовать за нами вороны не могут, но увидеть нас так близко от границы вполне сумеют, и их может оказаться достаточно много, чтобы следить за всей границей. Пусть уж они охотятся подальше.
Перрину хотелось остаться там, где он сейчас стоял, ноги у него подгибались и приказывали ему лечь и полежать этак с недельку. Какой бы прилив сил он ни чувствовал, хватило их ненадолго; вся усталость и ноющая боль вернулись. Юноша заставил себя сделать шаг, потом другой. Шаги давались нелегко, но он продолжал шагать. Эгвейн стегнула поводьями, пуская Белу вперед. Илайас опять перешел на экономный бег вприпрыжку, лишь изредка сменяя его на шаг, когда становилось ясно, что другим за ним не поспеть. И шел быстрым шагом.
— Почему бы нам... не остаться здесь? — задыхаясь, сказал Перрин. Он дышал через рот и выдавливал слова между глубокими неровными вздохами. — Если тут и вправду... стеддинг. Мы — в безопасности. Ни троллоков. Ни Айз Седай. Почему бы нам... просто не остаться тут... пока все не кончится? — Может быть, волки не захотят сюда прийти.
— И сколько это продлится? — Илайас глянул на парня через плечо, приподняв бровь. — А что ты станешь есть? Траву, как лошадь? Кроме того, есть и другие, кто знает об этом месте, и ничто не задержит людей, даже худших из них. А это — единственное место, где по-прежнему можно найти воду. — Обеспокоенно нахмурившись, он огляделся, бегло осматривая местность. Закончив осмотр, Илайас покачал головой и что-то тихо произнес. Перрин почувствовал, как тот зовет волков. Торопитесь. Торопитесь. — Что ж, мы рискнули выбрать из двух зол меньшее, и вороны — тоже. Идемте. Осталась всего миля-другая.
Перрин бы застонал, но нужно было беречь дыхание.
Среди низких холмов стали встречаться громадные валуны, неправильные глыбы обросшего лишайником серого камня, наполовину зарывшиеся в землю, некоторые из них размерами не уступали домам. Куманика опутывала их, и заросли низкого кустарника наполовину скрывали многие валуны. Тут и там проглядывающие среди высохших, бурых кустов куманики одинокие зеленые побеги давали знать, что тут — место особенное. Что бы ни терзало природу за его границами, оно наносило раны земле и здесь, но рана тут была не так глубока.
Вскоре путники перевалили еще через одну гряду, и у ее подножия заблестело небольшое озерцо. Любой из них мог бы перейти его вброд в два шага, но вода в озерце была чиста и прозрачна, как лист стекла: ясно виднелось песчаное дно. Даже Илайас с явным нетерпением заспешил вниз по склону.
Перрин, едва добравшись до пруда, кинулся на землю всем телом и окунул голову в воду. Мгновением позже он, отфыркиваясь, отпрянул от холода воды, которая била из глубин земли. Юноша замотал головой, с его длинных волос разлетелся дождь брызг. Эгвейн ухмыльнулась и плеснула на него водой. Глаза Перрина прояснились. Девушка нахмурилась и открыла было рот, но юноша опустил лицо обратно в воду. Никаких вопросов. Не сейчас. Никаких объяснений. Никогда. Но тихий голосок язвительно шептал ему: — Но тебе же пришлось бы это сделать, правда?
Наконец от воды ребят оторвал оклик Илайаса:
— Все хотят есть, а мне нужна помощь!
Эгвейн взялась за работу в хорошем настроении, смеясь и шутя, и они втроем занялись нехитрым ужином. Кроме сыра и сушеного мяса, ничего больше не оставалось; охотиться возможности не было. По крайней мере, еще был чай. Перрин занимался стряпней молча. Он чувствовал на себе взгляд Эгвейн, видел на ее лице волнение, но как мог избегал встречаться с нею глазами. Смех девушки смолк, шутки ее пропадали втуне, каждая более вымученная, чем предыдущая. Илайас наблюдал отстраненно, ни слова не говоря. Воцарилось молчание, и путники начали свой ужин в угрюмом настроении. На западе краснело солнце, и тени вытянулись, тонкие и длинные.
До полной темноты не больше часа. Если бы не стеддинг, мы все были бы сейчас уже мертвы. Смог бы ты спасти ее? Смог бы срубить ее, будто деревце? Из деревьев кровь не течет, верно? И они не кричат, и не заглядывают тебе в глаза, и не спрашивают «почему?».
Перрин ушел в себя еще глубже. Он почти наяву слышал, как кто-то в глубине его сознания смеется над ним. Кто-то жестокий. Не Темный, нет. Перрину этого бы очень хотелось. Но это не Темный, это был он сам.
На этот раз Илайас нарушил свое правило касательно костров. Деревьев здесь не было, но он наломал сухих веток с кустов и разжег костер на огромной скальной глыбе, торчащей на склоне холма. По наслоениям сажи, которой был запачкан скол камня, Перрин заключил, что этой стоянкой, должно быть, пользовались многие поколения путешественников. Часть большой скалы, выдающаяся над ее основанием, была как-то скруглена, с трещиной на одной стороне, где неровную поверхность покрывал мох, старый и бурый. Желобки и выемки в округлой части камня, выветрившиеся за многие годы, показались Перрину необычными, но он был слишком поглощен унынием, чтобы думать о них. Однако Эгвейн, пока ела, внимательно изучала их.